Нигма скорбел и почти не обращал внимания на слова друга, они проскальзывали по поверхности сознания, словно профессиональные фигуристы по отлично обработанному льду, не застревая и не задерживаясь на виражах. Педантичный живой компьютер фиксировал обращения, раскладывал по полочкам значения, но все было будто бы во сне и не трогало самого Эдварда. Бывший криминалист хотел было попросить лучшего друга оставить его в покое и позволить топить себя в печали аки пьяный рыбак в омуте с не менее бухими чертями, но это означало обидеть его в лучших начинаниях, а совесть или что там у убийц вместо нее, не позволяла отвесить подобную ментальную пощечину Пингвину, старательно хлопотавшему вокруг, пусть и совершенно, раздражающе бесполезно.
Есть не хотелось, пить тоже, даже прекрасно заваренный чай, но последнее — необходимо во избежание обезвоживания: когда-то, еще в другой жизни, именно это он сам говорил раненному и измученному  маленькому пернатому, утопавшему в чистой пижаме с чужого плеча, под чужим пледом, окруженному чужой настырной и непримиримой заботой. Стрелки часов сделала круг и снова замерли на двенадцати, разбившись калейдоскопом черно-фиолетового и насыщенно-зеленого.
— Ты прав, Освальд, — спокойно отозвался Эдвард, щелчком затвора поднимаясь с кушетки, на которой отлеживался под унылым пледом, — я схожу на то место, где она умерла, и попрощаюсь.
Если бы только Кобблпот догадывался, что именно это станет началом конца, той песчинкой, что обрушила оползень, развернув против неподготовленного к такому Пингвина всю мощь мстительного холодного интеллекта Нигмы.
К железнодорожному переезду Эдвард прибыл вполне посвежевшим, приведшим себя в порядок и с букетом.. лилий. Он так и не успел спросить, какие цветы любит.. любила его пассия, потому что не посчитал сей факт существенным. Приобретение  белых пахучек бывший криминалист произвел машинально, как отлаженный алгоритм, запомнившийся с прошлого посещения места, связанного со смертью и захоронениями — могилы Гертруды Капелпут. Нигма даже не задумался о выборе, в отличие от придирчивости в вине, в чем разбирался куда лучше, особенно в сортах, способных прекрасно скрывать за своими вкусовыми букетами яды. Зато о месте гибели девушки и нелогичности, необоснованности, физической невозможности случайности звоночек криминалиста  не просто тренькал — бил набатом, заставляя шестеренки в голове бывшего судмедэксперта крутиться в привычной колее расследования. Холодного, честного и безжалостного. Помотавшись по городу и исследовав пришедшие в голову версии, Нигма сложил куда менее спокойную и куда более вероятную картину случившегося — Бутч Гилзин, залегший на дно после истории с Красными колпаками, продолжал ему мстить. На этот раз здоровяк перешел последнюю черту, вызвав из зазеркалья и задвинутой в пыльный чулан части души Эдварда того, кого успокоила и загнала под кровать Изабелла, того, у кого пока не было имени, но была фальшивая улыбка, низкий, хриплый голос и холодный взгляд, будто отражение в стали начищенного скальпеля. Именно этот голос окатил Освальда, оповещая о новости, звеня на втором плане гулко падавшими на кафельный пол морга гильзами невысказанной, но обещанной угрозы расправы.
Кажется, стремление отомстить подкинуло дровишек в топку кипучей деятельности Эдварда, который и прошлые дела  разгрести успел, и новые, да еще и за Бутчем шпионов гонял, единственное, что не позволяло сделать вид, что всё так, как и было раньше, это ощутимо сменившееся настроение бывшего ботаника, от которого фонило опасностью как от нестабильного ядерного реактора, но в отличие от последнего, взрыв своей  ледяной ярости Нигма прекрасно контролировал и перенаправлял, стращая окружающих одним взглядом и голосом, добавлявшем ему пару десятков очков в карму отступника, породнившегося в демоном.
Всё как раньше, но поверхность уже натянулась и вот-вот лопнет, что удивительно, под острым каблучком Барбары Кин, оказавшейся куда прозорливее Эда, спасшей давеча своих приятелей  — одноруких (близняшек в некотором смысле) бандитов и навеявшей мысль, которая принесет разрушительные плоды как для Освальда и Эдварда, так и для всего города, лишив всех и каждого опоры и погрузив в едва ли не десятилетие сомнительной ненависти. Бывший судмедэксперт плох в трактовании эмоций, но достаточно хорош в логике и построении причинно-следственных связей, чтобы червячок сомнений, зароненных блондинкой, вымахал в здоровенного такого василиска, принуждая Нигму проверить гипотезу хитрым манипулятивным ходом.
Продолжая как и раньше искать врагов Пингвина и тех, кто якобы через Изабеллу жаждал повлиять на их тандем, Нигма начал готовить капкан и пернатый, увы, в него угодил обеими лапками. Спустя несколько дней после второй памятной беседы с бывшей дамой гордонова сердца, на стол мэру среди прочих бумаг легло на подпись заявление Эдварда об увольнении с поста заместителя. Это фиктивное заявление должно было послужить катализатором беседы, в которой, если Барбс не ошиблась, что скорее всего именно так и она просто вредная ведьма, Освальд выдаст себя и подтвердит слова женщины. Или опровергнет, на что заместитель искренне надеялся всей душой, старательно подавляя голос логики, прозрачно намекавший на неуместный и напрасный самообман.
-  Как бы поделикатнее... , — бурный протест Пингвина был спрогнозировал и рассчитан, как и дальнейшие слова, являвшиеся ложью, — мы друзья, но... с самой аварии, кто бы мог подумать, что такое возможно, я... чувствовал потребность, быть к тебе ближе, чем сотрудник, даже ближе, чем друг...
Расплывчатые фразы были большим, что сумел выдавить из себя Нигма, надеясь, что это все блажь психички, а не...предательство единственного и лучшего друга, во имя веры в которого Эд был готов положить собственную жизнь, что не раз уже доказывал не столько словом, но и делом. Увы, факты — штука упрямая.
— Прошу меня простить, — отпрянув, заместитель мэра стремительно вышел из столовой, будто жаждал бежать как можно быстрее, но гордость не позволяла проявить трусость, или заклятье замедления, обрушившееся вторым шоком, после гибели его избранницы, сковывало конечности. По дороге в "Сирены" Эдвард воскрешал в памяти заботу Освальда, пересматривая оную сквозь призму лжи пернатого манипулятора. Любовь выглядит не так. Это лишь жажда обладания, как и троном Готэма. Новый трофей в алчные ручонки, которые не погнушались крови девушки, ничего плохого ему не сделавшей и не явно не представлявшей опасности власти Кобблпота. Освальд выдал себя, не  считая Эда равной личностью, просто... полезным инструментом. Как полиция. Как раньше, в старой-старой постылой жизни. Злые, покореженные сдерживаемыми ранее темными порывами мысли водили хороводы, выстраивая  цепочки, сходившиеся красными нитями на доске улик к последнему факту — преждевременной кончине Освальда Кобблпота. Пингвина. Око за око или как там.

- Всего одной? Они у тебя там тихо размножаются, пока Соуп коршуном не смотрит? - Роуч смеется, скалит зубы сквозь маску и раскачивается на стуле взад-вперёд, взад-вперёд. В менее удачный день, вероятно, давно бы с него, наверняка, навернулся, ударился бы лбом о стол или затылком об пол, вызвав чужой тяжкий вздох и устало вознесённые к небу глаза. Пусть так, но в этот самый миг Роучу больше всего не хочется остаться без движения, без цели, без возможности зацепиться. Он слишком устал от гнетущей голову тишины полупустой базы. Настолько устал, что старался её заполнить. Заполнить собой, Гостом, игрой в карты и, судя по всему, несколькими кружками отвратительного чая. Бросив беглый взгляд на кружку Роум поморщился и выдохнул, зачем-то пихая её ближе к Госу. Шмыгнул носом и покачал головой, мол цианида нет, сегодня он лейтенанта таким не побалует. Сегодня Роуч не способен заварить даже ромашковый чай.

- В дурака, Гост. На правду или действие. Проверять ответы не буду, - Роуч понимает значение сказанных слов, но произносит их будто между прочим, будто в них нет никакого особого смысла. Факт же остается фактом: он Госту и правда доверяет. Может быть даже чуть больше, чем стоило бы. Штаны на Госта, в любом случае, не налезут. Роуч слегка хмурит брови, чешет кончик носа ногтем и шумно, облегченно выдыхает, отогнав от себя очередную навязчивую мысль. Госту бы не пошел песочный. Но Роуч был бы не против найти тому альтернативу поярче. И обязательно с каким-то отвратительно кричащим принтом. Забавное. Не в этот раз, однако.

Роуч улыбается шире с каждым словом, с каждым жестом, с каждым действием Госта. Он следит внимательно своим пронзительным, подозрительным взглядом и улыбается откровенно и нагло, благо тонкая ткань маски хоть как-то преуменьшает глубину вины. Роуч будто знает: Гост ему сейчас не откажет, не откажет в этой маленькой наглости, в этой маленькой шалости, в этом очередном выходе за грань военной субординации и инстинкта самосохранения. Роуч смеется, наклоняясь на руках вперёд сильнее, в очередной раз покачивается на стуле, упирается ладонями в стол и щурится, словно кот от яркого света. Роуч решителен и до наивного искренен в своём коварстве. Роуч готов разменять свои последние штаны ради крупиц призрачной тайны.

- Имей ввиду, сегодня я планирую надеть на тебя погоны, - Роуч наклоняет голову на бог и заговорщически подмигивает, протягивая руки к колоде карт. Старых, потрёпанных карт, уже откровенно краплёных временем и жестоким обращением. Но разве это плохо, если буквально каждый в 141 точно знает, что у туза черви поломан левый кончик, а дама пик скрывается под небольшим пятном, оставленным чьим-то неосторожным обращением с кофе? Роуч хватает колоду, тянет её на себя из хватки Госта и почти небрежно, словно пачку сигарет, открывает. Пересчитывает карты, удовлетворенно хмыкает, проводя по краям колоды большим пальцем и мешает. Мешает без трюков, без флоришей, без вееров, без выпендрёжа. Мешает, нужно сказать, качественно и даже осторожно.

Роуч кивает, раздавая карты, словно совершая реверанс. Раздаёт каждому по шесть карт, вскрывает козырную масть, смотрит свою руку и пожимает плечами, осознавая сложившуюся ситуацию.

- Уступаю старшим право первого хода, - Гари демонстрирует козырной туз. Госту в любом случае ходить первым, Роуч довольно, по-жучиному потирает руки.

Господин Назир находит ее после представления — огромный букет лотосов нилотпала входит прежде него, и кажется, будто тот моментально занимает сразу треть крохотной комнатенки, служащей Нилу гримеркой. Ей не след жаловаться на тесноту: подобной роскошью из всех актеров театра Зубаира может похвастаться лишь его прима, и начинающие танцовщицы поглядывают на Нилу с такой завистью, будто ей достались покои размером с храм Сурастаны. Актеры в Сумеру — донные рыбы, вынужденные средь серого ила сражаться за те крохи, что им достаются: кто-то недоволен качеством мрамора в отделке дворца, Нилу же радуется укромному месту, где можно сменить костюм вдали от посторонних глаз и немного посидеть в тишине, устало разглядывая скапливающиеся под коленками кровоподтеки.

Но ее уединение частенько нарушают.

Она чуть подбирается, когда за пеной цветов проступает лицо дарителя, но быстро справляется со слабостью — натягивает самую обворожительную из своих улыбок; вспархивает с места легкой птицей, подхватывает тяжелый букет и рассыпается в благодарностях: господин Назаир — крупный меценат, покровительствующий их маленькому театру, и с рыночной площади их пока что не прогнали только его милостью и заступничеством. Он делает для них так много — огромный букет неловко опускается на узкий столик, сбивая на пол коробочки с гримом и блестящие безделушки — а просит взамен сущие мелочи. Немного ее, Нилу, времени; немного внимания — она танцующим движением отступает от надвигающегося на нее мужчины и, беспечно посмеиваясь, опускается на стул, снизу вверх глядя на визитера, рассыпаюегося сейчас в комплиментах.

Восхитительное представление, говорит он, и Нилу, прислушиваясь, с улыбкой цепко следит за движениями унизанных перстнями рук. Неподражаема, обворожительна, безупречна — красивые слова осыпают ее с ног до головы, пестрые, как лепестки падисар, которым суждено увянуть, едва коснувшись земли, и Нилу продолжает улыбаться, выжидая, когда господин Назир наконец-то перейдет к сути визита: она знает, что он пришел не просто так. Он никогда не приходит просто так, и с некоторых пор во взгляде его; в мягкой вкрадчивости голоса и хищной вальяжности движений появилось что-то, чего Нилу затаенно опасается — но не признается в том ни ему, ни себе, ни единой живой душе в Тейвате.

Всего лишь небольшое одолжение, говорит господин Назир, и рука его как бы невзначай опускается на острую коленку — ровно так, чтобы это не казалось совершенно непристойным, но достаточно, чтобы обозначить собственничество, и Нилу выдыхает украдкой, исподволь глядя на благодетеля настороженным синим взором. В рыжих ресницах ее запуталась тревога: господин Назир обходителен и хорош собой, и состоятелен; и покровительство, которое он оказывает театру Зубаира, неоценимо: в стране мудрости лицедеи не могут рассчитывать на многое, оттого благосклонность столь влиятельного человека — большая удача.

Небольшое одолжение, говорит он, и улыбка его входит под ребра плавно, как остро отточенный клинок — Нилу явственно ощущает, как она отдается за грудиной тоскливой болью; и слова его — словно заросли, скрывающие ришболанда: за ними кроется нечто опасное и недоброе, способное расправиться с ней одним ударом — отчего-то сейчас, в тишине пустой гримерки, Нилу осознает это особенно четко, и коротко обмирает от осознания.

Небольшое одолжение. Еще одно.

Потерявшая на несколько мгновений самообладание она поспешно собирается; улыбается самой беспечной из своих улыбок; кивает непринужденно, опуская узкую ладонь на сжимающие ее колено пальцы, и по благостному лицу господина Назира пробегает короткая судорога, природу которой Нилу не вполне понимает, но не желает узнавать.

Конечно, говорит она. Небольшое одолжение для столь благодетельного человека, говорит она, это не тягость, а честь.

Конечно, я там буду.

Есть люди, которым невозможно отказать, и предложения, от которых невозможно отказаться.

На роскошном приеме людно и шумно: после представления гости мелкими ручейками растекаются по саду, ищут прохлады под сенью ажурных колоннад, в тени цветущих глициний и подле беломраморных фонтанов, от которых веет холодом. Стоячий воздух напоен ароматом цветов, но вот-вот с моря должно потянуть горькой солью — солнце уже задевает жельтым брюхом стрельчатые крыши, клонясь к закату. Она стоит чуть поодаль, задвинутая в сторону, словно один из украшающих залы букетов — красивый, но сыгравший свою роль, и ныне тихо умирающий под безразлично-одобрительные взгляды гостей приема: танец окончен, восхищенные взгляды погасли, и лишь господин Назир время от времени извлекает ее на свет, чтобы покрасоваться перед своими гостями. Нилу старается не думать о том, с какой уверенностью он опускает ладонь ей на талию — каждый раз, когда хозяин приема вальяжно притягивает ее к себе, походя непринужденно беседуя со своими друзьями, она ощущает неприятный укол за грудиной, и отводит глаза, словно если не смотреть, этот морок пропадет.

Сколько еще одолжений будет, думается ей, пристально рассматривающей прожилки на мраморе, и в какой момент его перестанет устраивать простое прикосновение к коленке?..

От этой мысли настроение портится. Улизнув от обходительного хозяина, она бродит среди его гостей задумчивая и растерянная; рассеянно подхватывает бокал с резного блюда, и взгляд ее бездумно скользит по незнакомым лицам пока не останавливается на одном знакомом: словно пробуждаясь от дремы, Нилу пристально рассматривает стоящего чуть поодаль юношу — светлые волосы и изысканный костюм; мягкий взгляд алых глаз — она любуется им исподволь, прежде чем на ум приходит имя.

Каве, припоминает Нилу. Его зовут Каве.

Она знает его по обрывкам разговоров, что долетали до нее во время предыдущего «небольшого одолжения», когда она танцевала перед гостями господина Назира — столь же холеными и пресыщенными, как он сам; достаточно плененными красотой танца, но не имеющими особенного уважения к его исполнительнице, чтобы считать ее за человека, и оттого позволявшими себе обсуждать деликатные вопросы прямо при ней. Воспоминание это, столь же неприятное и масленое, как внимание господина Назира, щекоткой стекает за ребра, и Нилу решительно шагает к юноше, походя напуская на себя привычно беспечный вид — личина надевается не сразу, словно сделалась ей не по плечу, но мало кто мог бы угадать неуютную печаль за мягким синим взором.

— Господин архитектор?.. — обращается она к нему с лучезарной улыбкой. — Вы же архитектор? Господин Каве? Мое имя Нилу, вы, быть может, видели выступление... Я знакома с вашими работами, они потрясающие. Это же вы построили Алькасар-сарай?..

Дурные сны, говорит Шедоухарт; Соблазн лишь усмехается — не злобно, конечно. Ей понятно, что спутница лишь осторожничает, заходит, как обычно, издалека, не желая начать разговор, который никто не поддержит. Видно, шаритские учения покидают голову с бóльшим усердием, чем тёмный пигмент в структуре волоса. В своём путешествии они дали свободу аасимару, исцелили земли от тёмного проклятья Шар, узнали всё, что можно было, об истории Кетерика и сопротивлении селунитов. Проложенная серебристым лучом правды тропинка не смогла привести воспитанную служителями Селунэ девочку обратно — хоть и верит она в другое божество, тенистая рука Шар держит её душу крепко, не отпускает.

Её передергивает от неожиданной поэтичности. Компания Воло давала странные плоды. Ещё раз, почему он вообще с ними бродяжничает? Её тёмные позывы определённо что-то попутали той ночью, на её руках оказалась кровь немного не того барда. Убитая певица хотя бы не пыталась выколоть ей глаз.

[indent] — Можно попробовать.

Ответная вежливость подкрепляется действием — вино, бесплатное благодаря серебряному языку Астариона, разливается по завалявшимся в лагерном сундуке кубкам. Они обе знают, что это не поможет. Путь для них обеих на редкость прямолинеен и прост, и заканчивается он на воссоединении с семьёй. Дворецкий дал понять в видении, что Соблазн должна повидаться со своей сестрой, а беженец в Ривингтоне рассказал, как сильно в доме Печали соскучились по Шедоухарт. Дела важные, но приступать к ним никто не торопится. Спутнице с этим помедлить можно, а вот ей совершенно нельзя. Впрочем, можно ли? Никто не цепляется за свои тайны так, как она; Шедоухарт тоже могла быть рождена из капли крови Шар, а никто из них бы и не заметил.

Легко хранить свои секреты, когда почти их не помнишь. Кому об этом знать, если не одной из основателей Абсолют?

Она подаёт кубок Шедоухарт и присаживается на столешницу, пользуясь отсутствием Джахейры, которая не преминула бы сделать невоспитанному отродью Баала замечание. Багряное вино стекает вниз горла быстро, натыкаясь по пути на подступившую к нему тошноту. Она точно не вампир, но пить кровь ей это в прошлом не мешало.

Тифлинг делает мысленное замечание себе — не стоит. Сейчас она знает, что даже выслушивание этих мыслей, воспоминаний о зверствах, лишь начало. Дальше глаза застилает пелена, и в себя удаётся прийти слишком поздно. Она мотает головой, стараясь сделать это как можно естественнее, и переводит концентрацию на девушку.

Если в её глазах и есть недоумение, новоиспеченная селунитка хорошо его прячет. Спасибо ей за это.

[indent] — Чем дольше ты откладываешь визит в дом Печали, тем меньше ты будешь спать по ночам. — Озвучивать очевидное она не любит, но Шедоухарт, кажется, нужно услышать это от кого-то другого. — Ты знаешь, что мы не оставим тебя одну, что бы там ни произошло. Так чего же ты боишься?

Соблазн не использует личинку иллитида, чтобы проникнуть в её разум и узнать всё самой. Ответ на вопрос её интересует куда меньше, чем рассуждения, которые он непременно породит; поток информации всё же ничего не значит, если над ним как следует не поработать. Они могут помочь друг другу своим опытом, открыть глаза на то, что ускользало из поле зрения само по себе или по воле божества, которому, конечно, всегда виднее, что для их служителей лучше.

А могут не помочь. И это не страшно. Возможность освежить голову, сверить перспективу, поднять в памяти все поводы негодовать на предавшее их доверие высшее существо не будет лишней перед неизбежной конфронтацией.

Даже если всё пойдёт так плохо, как только можно, ни один разговор не сможет нанести столько же вреда, сколько успели их боги.

[indent] глубокий баритон его голоса обволакивает тони, и болезненная хватка на сердце отпускает, словно его окутывает теплый кокон из безопасности и уверенности. край простой глиняной пиалы мелко стучит по зубам, его собственная слабость накладывается на травму стефана, тони делает несколько жадных, поспешных глотков, давится, перехватывая руку стрэнджа за запястье и роняя голову на подушку. его пальцы нетвердо касаются чужой ладони, когда стефан отставляет чашу, изучая-узнавая-вспоминая рисунок заживших шрамов, мозоли на ладони от тренировок с боевым шестом и на безымянном пальце от дурацкого пера, которым тот подновляет свои странные книжки.
[indent] когда его рука обессилено падает ему на грудь, пальцы продолжают сжимать ладонь стефа. он продолжает что-то говорить, и тони приходится приложить немало труда, чтобы вслушаться в смысл слов и не заснуть под успокаивающие вибрации его голоса. криво усмехается - они не смогли спасти вижна, они потеряли наташу. сколько еще погибло людей в катастрофах, прокатившихся по земному шару, когда мир внезапно потерял половину населения: водителей, пилотов, машинистов, работников аэс, врачей. все пять лет своей не_жизни, своего существования, он сталкивается с последствиями своей самоуверенности лицом к лицу.
[indent] когда продолжает существовать на автопилоте - потому что нужен пеппер, компании, городу. он старается не включать новости, он не смотрит в обращенные к нему глаза людей во время очередной пресс-конференции, на которых от имени старкин обещает открыть еще один фонд, построить еще один дом, обещает, что завтра будет лучше, чем сегодня. обещает то, во что сам поверить не в силах. читает в их глазах надежду и желание жить, несмотря ни на что.
[indent] лучше бы ненавидели - как те немногие, что кричат "убийца". те, что обливают его изображения красной краской. брошенный из толпы камень рассекает скулу - тони приказывает отпустить мальчишку, почти ровесника питера. он почти с наслаждением проникается ощущением стекающей по лицу холодной жижи, выплеснутой на него из ведра томатного сока, отдающего вкусом соли и металла.
[indent] наташа и стив организуют свой межгалактический патруль судного дня, тони лишь жестко и едко усмехается. они уже проиграли - за-за него, из-за его неоправданных амбиций, он больше не собирается лгать миру и самому себе. он наигрался в это дерьмо. на нем - разрушенная инфраструктура, не нем - поиски новой, дешевой энергии, на нем - больницы и социальная программа по розыску пропавших людей, в основу которой тони уже не терзаясь вопросами этичности помещает программу "озарение" и алгоритм арнима золы, держа ее под личным контролем.
[indent] к исходу второй недели он в алкогольном амоке громит мастерскую. стекло звонко и весело разлетается сияющим крошевом под ударами кувалды, зло впивается в босые ступни, сталь сминается с возмущенным, протестующим гулом. он не успевает причинить весомого ущерба - руки за спину заламывает подоспевшая наташа, удерживая беснующегося тони с нечеловеческой твердостью, пока он обессиленно не повисает на ее руках. небула смотрит на него нечитаемым взглядом антрацитовых глаз, после чего неторопливо поднимает из лома и осколков стеклянный куб со сбитым краем, внутри которого на подставке покоится тускло мерцающий, отслуживший свое реактор с выгравированным: "доказательство того, что у тони старка есть сердце". осторожно ставит его на уцелевший стол.
[indent] через полтора месяца он попадает в больницу. "передоз снотворным", - ставит диагноз кристина палмер, а пепс так до конца и не верит, что это не попытка суицида - тони просто хочет выспаться. хоть раз впервые с момента возвращения на землю заснуть без кошмаров, в которых раз за разом пытается удержать расползающееся прахом тело питера, смотрит, валяясь на камнях с пробитым боком, как ветер превращает в пыль того, кто давно  пророс в него, поселился где-то в правом предсердии, просыпаясь в холодном поту с колотящей тело крупной дрожью. не бежать в сортир, выблевывая горькую желчь вперемешку с виски и тем, что пеппер удается впихнуть в него между посещением онкобольных детей в metro gemeral и заседанием совета национальной безопасности.
[indent] тони встает по будильнику в шесть, имитирует жизнь, ставя внутренний таймер на полночь, а после заливает в себя все, что имеет хотя бы ничтожный градус. он снова начинает курить, насквозь продымляя мастерскую и спальню, срывается на хэппи и ни в чем не виновной лаборантке, которой приходится приносить официальные извинения. губы девчонки дрожат, глаза на мокром месте, тони не отрывает взгляда от бликов на ее бейдже, хотя от этого начинает мутить. запрашивает ее дело - iq 183, победительница физических олимпиад, автор смелой статьи по молекулярно-кинетической теории твердых тел. в связи с инцидентом потеряла отца и младшего брата. он смотрит на ее фото выцветшим взглядом и просит доктора пател взять малышку под свой патронаж.
[indent] он рад, что мэй паркер оказалась в числе жертв таноса, потому что тони сдох бы у ее ног, прежде чем признался в своей виновности в смерти ее племянника. он ненавидит себя за эту радость. количество алкоголя, которыми он пытается убить в себе мерзкое, липкое чувство беспомощности, вытравить из себя все чувства, промыть, обезопасить, сделать себя стерильным, давно убило бы обычного человека. тони лежит на полу в обнимку с ведерком для бумаг в ожидании следующего приступа, потому что бежать до ванной нет сил. экстремис, спасший ему жизнь на титане, с тупым упорством очищает кровь, регенерирует печень и почки, восстанавливает пораженный язвой желудок.
[indent] высшая форма паразитизма сохраняет его для себя.
[indent] даже сейчас.
[indent] откуда стефану знать. черные мраморные стелы с бесконечным списком имен не скалились на него из прожорливой, воняющей могильником пасти смерти. тони смотрит на него со снисходительной нежностью и чуть сильнее сжимает его ладонь.
[indent] - мы. мы спасли.
[indent] обводит более осмысленным взглядом скромное помещение - почти келью - на столе белесоватым дымом истекает бронзовая курилньница, сквозняк перебирает подвески какого-то амулета, к вене тянется катетер от капельницы, стоящей в изголовье. смешение восточного колорита и западной медицины кажется почти нелепым. тони смотрит на перебинтованный обрубок правой руки и не чувствует ничего. как будто телесная неполноценность отвечает той, что образовалась внутри после того, как камни перестали наполнять его своей мощью.
[indent] - эй, ребята, - прикрыв глаза, он старается подпустить когда-то привычного веселья в голос, - кажется вы потеряли детальку от этого лего...
[indent] на внутреннем веке продолжает мягко сиять магическая вязь символов.

[indent] - пиздец, - говорит тони, глядя на свое отражение в зеркале.
[indent] магия стрэнджа и наниты техновируса прекрасно работают в команде - то, чему так долго учился сам старк и, кажется, ему все еще есть, куда расти, - так что через неделю он уже начинает вставать с кровати. ветвистый рисунок шрама горячечно-бордовый, охватывает правую щеку, цепляет губу, скулу и висок, тони осторожно трогает его пальцем, хотя стефан, разумеется, строго-настрого запретил это делать, и думает, что, в целом, обычная борода ему тоже пойдет. будут они два безруких силача-бородача, самое то для паралимпийского подразделения мстителей.
[indent] пользуясь тем, что стрэндж отлучился и самонадеянно оставил его без присмотра, когда тони притворился спящим, не то эта маниакальная сиделка от бодхисаттвы заставила бы его еще месяц валяться в постели, он по стеночке, при страховке плаща, выползает на улицу и падает на каменную, нагретую солнцем скамью. в трех шагах от цветущего персикового дерева - когда-то он перенюхал кучу пропитанных парфюмом бумажек и запястий, пытаясь понять, какие духи подойдут пеппер, так что мог без труда распознать основные запахи. правда, в тот раз все равно пришлось обращаться за помощью к кристине, за что она, конечно же, получила свой волшебный пузырек на рождество.
[indent] прислонившись спиной к теплому камню, тони подставляет лицо под лучи весеннего солнца. конечно, долго ему просидеть так не дали - с плащом они договорились и нашли общий язык уже давно, но остальное население храма предпочитало держаться своих.
[indent] - знаешь, - торопливо начинает тони, когда тень стефана падает на него, опережая недовольние комментарии его самовольничества, - в тот момент, когда камни были у меня в руке, я понял... все. все тайны мироздания открылись мне, они был просты и ясны, как записанная на доске формула. все, на что я искал ответы, над чем безрезультатно бился долгие годы. любую задачу можно было решить... по щелчку пальцев, - он поднимает левую руку, щелкая костяшками. - а потом все ушло. продолжает вертеться на кончике языка, но каждый раз ускользает. и я боюсь, что ушло не только это. я не знаю, кто я теперь, стеф. я чувствую себя опустошенным. как пивная банка. что, если однажды я не смогу вспомнитть тебя? пеппер, роуди, хэппи? как у тебя получается каждый раз возвращаться... оттуда?

[indent] Тучи над Ли Юэ. Это так странно, что, кажется, вправду не может быть для простого народа ничем иным, кроме знамения новой эры.

У местных детей есть считалка, ー простецкая бесконечная песенка, ー в одном из вариантов которой Властелин Камня, гонясь по небу в форме дракона, ловит летящие дождевые капли, ー и, хотя те события, о которых в ней говорится, слегка исказились со временем, в этом есть свой определённый смысл.

Моракс выстроил Ли Юэ на своих костях ー свою кровь и плоть сделав гарантом благополучия собственного народа ー но ей стало тесно в этом скелете, и рёбра стали обычной клеткой. Теперь, когда эти старые кости ветшают и обрушаются, мир вокруг неизбежно оплакивает былой порядок: тысячи лет разрушений разом точат гору Тяньхэн, чьи плечи так долго служили преградой врагам, чудовищам и холодному ветру с запада.

С каждым крохотным камешком, катящимся по её склону, Чжунли ощущает, как падают камни с его же собственных плеч.

[indent] Директор Ху сегодня необычайно тиха и задумчива. Двери бюро «Ваншэн» открыты для посетителей и клиентов, ー как и несколько сот лет подряд до этого дня, ー но сегодня никто не придёт.

Сегодня никто не погиб. Последнее чудо Гео Архонта… Так говорят.

ー Здравствуйте, уважаемый посетитель! А, это вы…

ー Директор, позволите мне отлучиться?

У Путешественника много вопросов, большую часть из которых он так и не задаёт. Моракс ー не Буер, и не умеет читать в умах людей, но беззлобное непонимание на лице этого человека даёт прочитать: “Ты бы не дал им погибнуть… Не дал бы?”

Этот вопрос, незаданный, звенит гулким эхом брошенной в осушенный колодец монеты в его голове весь остаток дня.

[indent] В старой задаче о куче песка мудрецу задают вопрос: если отнять от кучи одну песчинку, останется ли она по-прежнему кучей песка? Если отнять затем две, три песчинки, и продолжать до тех пор… “До каких пор ты намерен был продолжать?”

Для Моракса жизнь отдельно взятого человека ー мгновение в бесконечности, крошечная песчинка… И всё же, все эти песчинки он знает по именам. Во время Войны Архонтов он потерял слишком многих: людей, Адептов… Своих людей. Так сколько конкретно жизней он был готов положить на чашу весов?

ー Если отнять от кучи одну песчинку, она не будет прежней кучей песка.

Это его ответ. Ответ, который никто никогда не услышит, ー ответ, заглушённый шумом дождя.

[indent] Влажные пряди волос, обрамляющие его лицо, липнут к щекам, ー как у простого смертного, ー холодят аристократично бледную кожу. Ему отчего-то хочется побыть здесь подольше: вслушаться в суету больше-не-своего города, раствориться в ней и остаться стоять позолоченной статуей, обращённой глазами к морю… Нет, это глупость, он…

ー Чайльд.

Чжунли оборачивается, и на его лице ещё несколько мгновений теплится мягкое полурассеянное выражение, ー взгляд куда-то мимо него, вдаль на тысячи миль, ー а потом исчезает, словно иллюзия капель дождя.

ー Мне жаль это слышать.

Так вышло, что бог контрактов не может лгать, и, как человеку Чжунли, ему действительно очень жаль. Однако, контракт ー причина всему тому, что произошло. Чужеземцу было бы трудно понять ー и теперь, возможно, уже слишком поздно для объяснений, ー но отчего-то в пустой груди больно давит воспоминаниями. Так вышло, что бог контрактов не может забыть.

ー Вот он! ー Недавний моряк в сопровождении коренастого миллелита тычет рукой в их сторону, прерывая молчание.

ー Господин Чжунли! Он вам угрожал? ー В глазах стража порядка мелькает мгновенное узнавание вкупе с готовностью применить копьё.

ー Этот человек здесь по моему приглашению, ー чистая правда.

ー Но… Эти северяне!

ー Господин Юн, разве человек вашего звания верит досужим слухам?

Словно зачарованный блеском глаз, миллелит вскоре быстро бормочет, что у него есть и более важная миссия, нежели чем искать, кто на кого прикрикнул в порту в то время когда вокруг всё ещё творится вся эта суматоха.

ー … 

Всё не должно закончиться вот так.